Персональных выставок Ларионова в России было до обидного мало. Фото РИА Новости
Подводя итоги года, начинаешь с потерь – в 2018-м не стало нескольких классиков современного искусства. Ушли Владимир Янкилевский, Леонид Соков, Вячеслав Колейчук, Оскар Рабин… Что касается тенденций в культурной политике, по-прежнему от музеев требуют искать спонсоров, зарабатывать, привлекать публику, – ориентироваться на количественные показатели. Хорошо, когда при этом удается по-новому высветить творчество Михаила Ларионова, пусть он и не будет так востребован широкой публикой, как Серов, Айвазовский или Левитан.
Выбирая московскую выставку года, нужно оговориться, – то, что знаменитый итальянец раннего Возрождения Пьеро делла Франческа сейчас «гостит» в Эрмитаже, – событие исключительное. Но речь о московском событии. Персональных выставок Ларионова в России было до обидного мало. Прижизненная и вовсе была одна, однодневная, в 1911 году. С середины 1910-х они с Наталией Гончаровой будут жить во Франции. Нынешняя ретроспектива – итог научной работы. Был издан очередной том академического каталога Третьяковки, ларионовское наследие систематизировали, «перепроверив» и отделив от работ и его жены, и даже его брата Ивана. Для многих произведений уточнили датировки, что отражено и на выставке – хотелось бы надеяться, что это задаст новые стандарты в популярном формате выставочных «блокбастеров». И что расшевелит интерес к авангарду, который, конечно, уступает в популярности «золотому запасу» живописи XIX века.
Герой – замечательный: главный импрессионист русского авангарда (и вместе с тем один из главных его колористов – взять хоть его тоненькие, как вены, верхушки акаций, хоть рыб с переливающейся чешуей, хоть вальяжных свиней), неопримитивист и (само)ироничный пересмешник, один из устроителей эпохальной выставки «Бубновый валет», изобретатель лучизма, коллекционер… И – художник, влюбленный в дягилевский балет, сам пробовавший силы в хореографии. Художник, не терпевший проторенных троп, будто боялся не забронзоветь, а заржаветь. Выставка вторит его артистизму, вместе с тем показывая его трагедию. Ведя от звучной – «во весь голос» – ранней живописи к плохо известному, за исключением театральных работ, парижскому периоду, когда его станковые произведения постепенно «истаивают», переходя на «шепот».
Источник: