Кинематографисты считают, что атмосфера ранних произведений Гоголя схожа с атмосферой новелл Вашингтона Ирвинга. Кадр из фильма «Гоголь. Начало». 2017
Кинотрилогия, разбитая на сериал – «Гоголь. Начало», «Гоголь. Вий» и «Гоголь. Страшная месть» плюс два сериальных эпизода, сюжетно совсем самостоятельных, – слишком свободная трактовка классики, свидетельствующая о том, что в нашем бытии что-то треснуло, лопнуло, накренилось. Источником вдохновения для продюсера Александра Цекало и режиссера Егора Баранова стали «Вечера на хуторе близ Диканьки», цикл новелл, принесший славу Николаю Васильевичу Гоголю, и, несомненно, фильм Тима Бёртона 1999 года «Сонная лощина». «The Legend of Sleepy Hollow», новелла Вашингтона Ирвинга, американского писателя-романтика, путешественника и дипломата, с которой Бёртон обошелся весьма вольно, написана в Англии в 1820 году. В ней при желании можно усмотреть некоторое сходство с «Вечерами на хуторе близ Диканьки», циклом, созданным почти на десятилетие позже, и «Миргородом»: «Кажется, будто над этой землей витают какие-то клонящие долу дремотные чары, которыми насыщен тут самый воздух… Это место и поныне продолжает пребывать под каким-то заклятием, заворожившим умы его обитателей, живущих по этой причине среди непрерывных грез наяву…» (Вашингтон Ирвинг «Легенда о Сонной лощине», пер. Анания Бобовича). Визуальный ряд фильмов о Гоголе слишком очевидно подсмотрен у Бёртона, американский режиссер сделал сельского учителя Икабода Крейна констеблем, то есть полицейским; создателям нашей серии сделать из Николая Васильевича полицейского писаря не удалось, это невозможно: произведения Гоголя устроены намного сложнее. Произведение Цекало и Баранова нуждается в противовесе. Таковым противовесом является книга профессора Ивана Андреевича Есаулова.
В предисловии исследователь предупреждает о своем подходе: «Сочетание теоретических обобщений относительно границ между отечественной словесностью и русской культурой с детальным анализом художественных текстов». Автор в целом соглашается с установками изучения литературного произведения в «малом времени» и «далеком контексте», цитирует Бахтина: «Ни сам Шекспир, ни его великие современники не знали того «великого Шекспира», которого мы теперь знаем» («Эстетика словесного творчества»). При этом Иван Есаулов обосновывает еще один критерий понимания текста, не сводимый ни ко времени создания и первого восприятия произведения, ни к «принципиально незавершимому «большому времени» человеческой культуры как таковой». Указывая на Макса Вебера, в работе «Протестантская этика и дух капитализма», разделившего протестантское и католическое видение мира, отмечая, что в России Пасха традиционно несет большее значение, чем даже весьма значимое Рождество в отличие от Запада, в том числе славянского – Slavia Romana, где дело обстоит наоборот, – профессор Есаулов убедительно вводит критерий пасхальности культуры Slavia Orthodoxa – России, Сербии. Болгарии, некоторых других стран и различных этнических групп. Введение нового критерия подразумевает уточнение прежних – так профессор Есаулов разграничивает юродство и шутовство внутри бахтинской карнавализации.
Иван Есаулов. Русская
классика: новое
понимание. – СПб.:
Издательство Русской
христианской
гуманитарной академии,
2018. – 560 с.
Анализируя etic- и emic-подходы, выдвинутые американским лингвистом Кеннетом Ли Пайком по аналогии с фонетикой и фонемикой, в общих чертах предполагающие изучение соответственно извне и изнутри, профессор Есаулов указывает: «По многим не только объективным, но и личностным причинам православный образ мира, проступающий в русской словесности, просто не мог стать предметом сочувственного «понимания» в гуманитарной науке. Предметом же ее внешнего «объяснения» (и разоблачения) он становился, напротив, весьма часто». Пример – отношение Фрейда к Достоевскому, который, по мнению первого, «упустил возможность стать учителем и освободителем человечества, он присоединился к его тюремщикам». Последовательность греха и покаяния – основа жизни христианина, как доказывает профессор Есаулов, Фрейду была чужда: «Кто… попеременно то грешит, то в раскаянии берет на себя высоконравственные обязательства… слишком удобно устроился». Такая сделка с совестью, по мнению Фрейда, «типичная русская черта». «Это обобщение, – говорит Иван Есаулов, – совершенно неожиданно – и, вообще говоря, не продиктовано логикой развертывания работы. По-видимому, мы имеем дело с каким-то особым психозом Фрейда». Как бы то ни было, освободиться от греха и покаяния, чего Фрейд требовал от Достоевского и почему-то от всех русских, означает перестать быть христианином – не только православным.
Подобные подходы, по убедительному мнению автора, через советское литературоведение укоренились и в современном. Профессор Есаулов предлагает сочетание etic- и emic-анализа, что логично приводит к более широкому, объективному пониманию произведения. В главе «Пасхальность в поэтике Гоголя» автор говорит: «Именно Гоголю – первому из русских писателей – принадлежит заслуга емко и точно сформулировать особую значимость Пасхи для России» – и подтверждает эту мысль цитатами из «Выбранных мест из переписки с друзьями». Новое понимание, сочетающее вышеперечисленные способы анализа, снимает некоторые кажущиеся противоречия. Автор анализирует циклы Гоголя полностью, мы остановимся на «Вие». Объяснение получают детали, например отражение в глазах ведьмы позлащенных куполов киевских церквей на рассвете – «Скрытое взаимодействие высших сил… свидетельствует о качественно новой ступени апостасии» и сюжета: проникновения нечистой силы в старую, почерневшую, унылую церковь, в которой давно не служили. И в «Сонной лощине» церковная ограда не является преградой для адского всадника без головы. Но и там, и в фильмах цикла «Гоголь» – фольклор, так называемые городские легенды. У Гоголя же – зловещие признаки апостасии, нового отступления от Бога, признаками чего, рассуждая логически, по большому счету и являются отечественные кинопроизведения, извращающие его, Гоголя, высказывание, и новелла Ирвинга.
Обширный труд профессора Есаулова включает 20 глав, статей-исследований, охватывающих классику от древнерусской словесности через XVIII и XIX века к литературе русского зарубежья и советской.
Источник: