Сложно привыкнуть к такому Орфею – с гитарой, на студенческой кухне. Фото Елены Лапиной
В Музыкальном театре им. Наталии Сац продолжают исследование барочного искусства и обращаются к одному из первых в истории оперного жанра сочинений – «Орфею» Клаудио Монтеверди.
Первая опера Монтеверди формально – не первая опера в истории. До него были уже в этом (или близком к нему) новом для того времени жанре сочинения Кавальери, Пери, Каччини. Но монтевердиевский «Орфей» – первый безусловный шедевр, который подарила миру новорожденная опера. Понять его феномен очень трудно: ведь еще не было никакого опыта, Монтеверди творил вслепую, новая музыкальная реальность только зарождалась, а он сумел дебютировать сразу так мощно. В его «Орфее» есть абсолютно все, что будет развиваться последующими поколениями композиторов, из чего вырастет в дальнейшем пышно плодоносящее древо великого синтеза искусств.
В Театре Сац барочной оперой занимаются уже не первый год. С момента прихода на художественное руководство труппой Георгия Исаакяна старинная музыка стала важным вектором. За эти годы состоялись премьеры опер Кавальери («Игра о душе и теле»), Идальго («Любовь убивает»), Генделя («Альцина»), заработала барочная академия «Опера омниа», выпустившая также две премьеры – «Короля Артура» Пёрселла и утерянную и реконструированную Эндрю Лоуренсом-Кингом «Ариадну» того же Монтеверди.
Интерес Исаакяна к этому направлению понятен и, по всей видимости, продиктован не только модой на барокко, давно в мире процветающей, а ныне все активнее приходящей и в Россию. Интерес этот вполне искренний – подтверждением чему служил удивительный спектакль по тому же «Орфею» Монтеверди, сделанный режиссером еще 10 лет назад в бытность главрежем Пермского театра оперы и балета. Этот спектакль гостил в Москве на «Золотой маске» – его показывали на сцене Театра оперетты, и он получил заслуженные призы: работа была уникальная и удивительная, образец высокой эклектики, где смешение стилей казалось гармоничным, а философский посыл высказывания и трогал, и одухотворял.
Своего второго «Орфея» Исаакян поселил в знаменитой ротонде Театра Сац – цилиндрическом закоулке, в который стремятся все дети, приходящие в этот театр. Ибо он манит своей необычностью и звуками чирикающих птиц – в большой клетке живут разноцветные пернатые. Именно в этом камерном пространстве режиссер рассаживает публику по кругу. Писавшийся для палаццо Гонзаго в Мантуе «Орфей» властно требует интимного локуса, тонкого, негромкого музицирования и в определенной степени медитативной обстановки, когда слушатель входит в близкий контакт с исполнителями, полностью погружается в мир античной драмы.
Это не первый эксперимент театра по обживанию нового пространства. Здесь их играют на обеих сценах – большой и малой, причем первая, как известно, трехчастная – а также в фойе, в закулисье («Упражнения и танцы Гвидо» Владимира Мартынова идут в художественном цехе), но вот ротонду попробовали впервые.
Спектакль получился подчеркнуто авторским, ярко режиссерским, концептуальным. Но перенос во времени не режет глаз, философские глубины музыки упакованы в иные одежды, но их смысл очевиден и первозданен, не искажен и повествует именно о том, о чем хотел сказать Монтеверди. Поистине это высший пилотаж: оказаться актуальным, современным и модным и в то же время не исказить, не испортить оригинал, а дать ему иной ракурс, дополнительный смысл, протянуть ниточку в наш век. Впрочем, таким же (хотя совсем иным по средствам выразительности) был и первый «Орфей» Исаакяна, такими же являются и другие его по-настоящему удачные работы.
Отправной точкой послужило само пространство – не только объем ротонды, где играется спектакль, но пространство всего детского дворца на проспекте Вернадского. Выстроенное в сытые и спокойные 1970-е, оно своего рода символ эпохи, того самого развитого социализма, который его современникам казался простеньким, скромненьким и непритязательным, а сегодня многими вспоминается чуть ли не как утраченный рай. В этом раю отдыхают и веселятся молодые люди в клетчатых рубахах, брюках клеш, с большими кожаными портфелями – студенты, а может быть, итээровцы.
Они собрались на свадьбу к другу – нехитрое, если не скудное убранство, смешная для нынешних понятий о комфорте общежитская мебель (сценография – Ксения Перетрухина), кагор и хлеб на столе – но они счастливы, ибо жизнь их стабильна, перспективы ясны, они полны надежд и воодушевлены. Внезапная смерть Эвридики меняет все: свадебный стол оборачивается поминальным.
Страдающий герой отправляется туда, откуда возврата нет, – и похоже, что это Тартар не мифический, а самый что ни на есть конкретный – зона, неволя, заключение, куда люди попадают, предварительно сдав все свои пожитки. А у четырех колонн ротонды, словно на наблюдательных вышках, маячат мрачные молодцы в зэковских телогрейках-ватниках (художник по костюмам – Алексей Лобанов).
И мы все, конечно, помним, что брежневский социализм был очень диетическим, не чета крутой сталинской мясорубке, однако и тогда неосторожное слово или действие были весьма чреваты последствиями. Эвридика не умерла буквально, но стала персоной нон-грата для благополучного социалистического общества. Вернувшийся с зоны Орфей получает награду из рук партийного босса, напомаженный хор славит героя, но жить без любимой он, конечно, не в состоянии.
Музыкальное руководство осуществил пермский соратник Исаакяна маэстро Валерий Платонов в содружестве с уже многолетним другом Театра Сац английским аутентистом Эндрю Лоуренсом-Кингом (который играл на арфе). Инструментальный ансамбль, усиленный старинными инструментами, звучал впечатляюще, тонко и ярко одновременно, сумев передать дух далекой от нас эпохи. Не меньшие достижения и у хора под управлением Веры Давыдовой: было устойчивое впечатление, что мадригальное пение – каждодневный хлеб артистов. Органичен в партии Орфея молодой лирический баритон Андрей Юрковский, чей гибкий голос напоен светом и грацией. В целом в премьерный вечер сложился гармоничный ансамбль певцов (Анастасия Лебедюк – Эвридика, Олег Банковский – Харон, Юлия Макарьянц – Музыка, Маргарита Кондрахина – Надежда, Александра Антошина – Нимфа), где каждый сумел проникнуться красотой старинной оперы и сполна донести ее до слушателя.
Источник: