В музее предупреждают:
«Здесь нет правильных ответов». Фото автора
«Игра с шедеврами: от Анри Матисса до Марины Абрамович» – хулиганский по форме и амбициозный, а на самом деле освободительный по сути проект для семейного просмотра от кураторов Алексея и Ирины Муниповых, Лии Чечик, Ирины Дворецкой и отвечавшего за преображение пространства Алексея Трегубова. Этот проект, объединивший, в частности, работы Фрэнсиса Бэкона, Ива Кляйна, Роя Лихтенштейна, Альберто Джакометти и Маурицио Каттелана, сложный и по составу – на одной площадке в Москве трудно собрать работы многих классиков искусства XX–XXI веков, пусть в основном и из частных коллекций.
Проверено жизненными наблюдениями, что отнюдь не все взрослые готовы впитывать работы перечисленных художников, к которым тут еще добавлены, скажем, абстракция Кандинского (из Краснодарского художественного музея) и картинка из крестьянского цикла Малевича. Когда, например, человеческая голова у экзистенциалиста Бэкона смазана во что-то пугающее на грани присутствия и небытия, когда у другого экзистенциалиста Джакометти бронзовый бюст, с какой стороны ни посмотри, одной гранью всегда, несмотря на всю вещественность материала, тоже будет развоплощаться, или когда Маурицио Каттелан, художник противоположного склада, «нахал» от искусства, слишком физиологично предъявит повешенного, как пальто, на вешалку человека (свой автопортрет) – все это может и вызывать вопросы, и пугать, и раздражать. К этому, как и к абстракции Кандинского, нужен какой-то (объясняющий) подход, но известно, что порой, даже спрашивая, люди заранее не хотят расстаться с враждебной позицией неприятия «всего этого». Или с позицией, что они или дети тоже так могут.
В «Игре с шедеврами» акцент – на игре, и проект, кажется, несмотря на сложные имена (то есть направления в искусстве XX–XXI веков), больше адресован детям. Их открытости и незашоренности. И, думается, главное, что есть для них в этой выставке, – перспектива на вырост. Если сейчас многие «странные» штуки могут их просто зацепить, то, может быть, спустя время они уже не будут смотреть на них с предубеждением. А значит, смогут узнать больше и о художниках, и о направлениях искусства. Взрослым тоже предлагают снять маску звериной серьезности (говорите, смотрители в музеях ахнули бы, увидев, что Малевич спрятан в шкафчик на уровне пола? Может быть). Показ и начинают с иронии на тему психотерапевтического сеанса (как, кстати, здесь в целом иронизируют на тему расхожего нынче слова «шедевры»), предупреждая: «Здесь нет правильных ответов».
Во-первых, на ворсистый ковер поставлен стул, чтобы занявшему на нем место зрителю сказать что-то смешно наставительное и успокоительное насчет того, чтобы тот расслабился (впрочем, само искусство напомнит скорее матиссовскую сентенцию, сказанную в благодарность символисту Гюставу Моро, который вывел художников «из состояния самоуспокоенности»). Во-вторых, прежде чем пустить в лабиринт выставки, Алексей Трегубов ставит публику лицом к лицу с «портретами» ее эмоций – в рамах на зеркальной поверхности и «Гнев», и «Отвращение», и «Страх», и «Удивление», и «Радость». Подойдете поближе – увидите уже не свое отражение, а шутливую визуализацию гаммы чувств.
Из-за того, что правильных ответов нет, зрителю предлагают полагаться на эмоции и направляют его не объяснениями к работам, а цитатами художников. Потому рядом оказываются разные с точки зрения пресловутых измов Матисс, Кандинский и Ив Кляйн. И слова Кандинского о том, например, что «некоторые цвета могут производить впечатление чего-то неровного, колючего», словно получают продолжение в высказывании Кляйна: «Зритель же путешествует по цвету, впитывает эту чувственность, как губка». Или вот в одном зале окажутся лев Пиросмани и кот Владимира Яковлева. Похожие? Да. Разные? Снова да. Ребенок может запомнить их, а спустя годы узнать биографию Яковлева и его место в неофициальном искусстве. В этом же зале – перформанс Марины Абрамович и Улая «Ааа-ааа»: они орут друг на друга, испытывая на прочность. И по соседству висит работа Ансельма Кифера «Посвящение Адальберту Штифтеру», пастозная, экспрессивная вещь, где «кричит» уже сама манера работы, жест художника.
Встряску восприятию устраивают и сами произведения (все-таки выбраны XX–XXI века, а не искусство предыдущих эпох), разные оптики – и выставочная архитектура, где будет настоящая горка, приставная лестница, лабиринт, шкафы и темные комнаты, глазок, заглянув в который вы найдете эрмитажную «Улыбающуюся» Матисса, его вариацию на тему Мадонны, и комната со множеством закрытых дверей. В этой последней Алексей Трегубов вспоминает свой же прием для выставки «Игра в цирк» Московского музея современного искусства, там была белая комната «Мечта» с дверьми – как картой на выбор. Сейчас – тоже, но этот зал еще и о том, что в искусстве важен поиск.
В том, что здесь не должно быть правильных ответов, убеждают и сами кураторы. Одна из последних комнат (где друг против друга оказались «Купальщицы» Наталии Гончаровой и оп-арт Бриджет Райли) у кого-то из них ассоциируется с радостью, а у кого-то – вовсе нет. В музее структуру выставки и называют аттракционом, освобождая вас от строгости и теоретической нагрузки. Но, сопоставляя произведения то лирические, как «Населенный пункт» Александра Бродского, огромную шарманку с метелью над спальным районом, то эмоционально скорее замкнутые, как, скажем, аналитическое искусство Павла Филонова (здесь он представлен «Головой»), выставку делают о способности удивляться, о восприимчивости вообще. Черту под этим подводит знаменитая короткометражка кинодокументалиста Герца Франка «На 10 минут старше», где камера оператора Юриса Подниекса наблюдает за ребенком в театре. Представление остается за кадром, но вместе с тем оно – на лице зрителя.
Источник: