Баня

 

К коллективизму меня приучали с детства. 
«Нехватка укрепляет хватку! – объяснял папа, цапая очередного продавца за горло. – Борьба закаляет характер!». 

 

Любимым его занятием было вешать и перевешивать. 
«Продавцы недовешивают – учил он, – их надо вешать. И перевешивать». 
Очереди были папиной стихией. Он в них родился, возмужал, принял присягу, зачал меня и брата. 
— В городе жить скучно, – растолковывал нам отец, – иногда там даже бывает горячая вода. А где ещё ощутишь чувство локтя, как не в бане? 
В баню мы ходили каждую неделю. 
— Зачем? – нюнил я. – У меня же нет вшей! 
— Там возьмём, – успокаивал папа. 
Он брал всё, везде и с боем. Доставшееся бескровно презирал. 
— Но я не хочу в баню! 
— Нас туда послала партия! – восклицал отец, и мы шли. 
Партию я любил. 
Собирались мы, как в поход — мыло, мочалки, веники, полотенца, тюки с чистым бельём, мешки для грязного. Зимой это было особенно мучительно. 
— Всё собрала?! – кричал папа. 
— Всё! 
Мама стояла у пустого шкафа, в измождении опустив руки. 
— Ну, тогда присядем на дорожку. 
Затем, меня волокли на санках, прихватив верёвками. 
— Сиди, не ёрзай! – перекрикивая ветер, требовал отец. 
И я не ёрзал. 
— Не дыши морозным воздухом! 
Не дышал. 
Слева проплывал забор. Впереди скрипели папины валенки. Сверху порошил снег. 
Предбанник кишел голым нетрезвым людом. 
«Пиво завезли, – поигрывая желваками, цедил папа. — Будем брать!». 
И начинался штурм. 
Гигиена доставалась нам нелегко. Шайки, скамейки, краны – за всё это приходилось бороться. 
Зачем партия послала нас баню, я не понимал. 
Одевал меня папа непоследовательно, но плотно. Трусы поверх колготок, штанишки поверх свитера, платок поверх шапки. Не шагнуть, не шевельнуться. 
— Не потей! – кричал он дорогой. 
А я потел. 
— Партия ошибается, – хныкал я маме, – в бане плохо. Там пьяные дяди харкают. 
И мама пообещала брать меня с собой. 
С женской баней — партия не прогадала. 
Пиво там не было, зато был лимонад, и голые тёти. И то и другое я полюбил мгновенно. Даже ненавистная мне воспитательница без одежды выглядела гораздо приветливей. А врачиху, в чьих руках мне всегда мерещился шприц, даже захотелось немедленно потереть. Я подошёл к ней с мочалкой, и спросил: «Хотите?». А она рассмеялась. 
— Пойдём в баню?! – спросил я маму на следующий день. 
— Через неделю, – невозмутимо ответила она. 
— А как же партия?! – возмутился я. 
Но мама не отступила. 
Приближая выходные, я обрывал листки календаря дважды на день, но раньше субботы они всё равно не наступали. 
Скоро в женской бане я стал любимцем, освоился, и уже смело расхаживал по залу с мочалкой. За моё внимание боролись. 
«Эй, малец, меня не потрёшь?!» – смеялись заливисто. 
А мне хватало одного лишь скользкого взгляда. 
— Не, вон ту хочу! — направлялся я к особо понравившейся. И отказа не принимал. 
Однако женщины всё же вели себя со мной скованно. Я это чувствовал. 
— Ну, как было в бане? – подмигивал мне папа. 
— Нормально, – отвечал я, — сегодня трёх тёр. 
Папа завидовал. 
Но вот однажды, когда я открывал взболтанный лимонад «Буратино» об угол каменной скамьи, в глаз мне засветила пробка. Удар оказался настолько мощным, что упав на спину, я заверещал. Ко мне бросились, обступили. Врачиха даже присела на корточки… 
«Права была партия, — подумал я, — голые тёти совсем не похожи на голых дядь!». 
И единственно зрячий, и необычайно расширившийся глаз меня выдал. Тёти насторожились. 
Напрасно я потом бросал себе пробку в лицо, напрасно разыгрывал падения. Меня не обступали. Я их спугнул. 
— Всё. С собой брать его больше не могу! — шепталась мама с папой на кухне. – Если бы ты видел, как он смотрит… 
Я подслушивал за дверью, и сердце моё сжималось. 
— Ему всего пять, – заступался за меня отец. – Он ещё ничего не понимает. 
— Я ещё ничего не понимаю! – выкрикивал я из-за двери. 
И меня пригласили. 
— Хочу с мамой, – хлюпал я носом. 
— Почему? – строго спрашивал отец. 
– Тёти добрые. Они меня любят. 
— Видишь, — веселел папа, — он ещё маленький. 
— Да, маленький, – кивал я. – И смотреть там нечего – у них же там ничего. Вообще — ничего! 
От вспомнившегося «ничего» взгляд мой внезапно остекленел. 
В итоге, от женской бани меня отлучили. 
— Не хочу ходить с папой! – делился я горем со своим старшим братом. 
— Так, поломай ногу, – советовал тот. – А лучше обварись… 
Последующие визиты в баню стали для отца настоящим испытанием. Я поскальзывался на мыле, лез в пар, рвался к красному крану. Однако папа был начеку. 
— Тогда заработай ангину! – подсказывал опытный брат. 
И я стал пожирать снег и дышать морозным воздухом, отчего ягодицы мои горели, а жар всё не наступал. 
Впрочем, за голых тёть стоило бороться. 
– Витя, вшей есть? — в отчаянном порыве обратился я однажды к согруппнику. 
И Витя утвердительно шмыгнул носом. У него было. 
— Дай. Очень надо. 
Витя был вшивым, но не жадным. 
Весь день мы бодались, тёрлись макушками, делились гребешком… 
И к вечеру зачесалось. 
— А у меня вши! – похвастался я. 
И мама осела. 
— У ребёнка педикулёз!!! – взревела она так, что осел я. 
— Какой педиклёз?! – захлопал ресницами. 
— Золотой! Полная голова гнид! Так ты его моешь?!! 
Под обвинениями папа мгновенно сник. 
«Ножницы, мыло, керосин, и уксус!» – зычно гаркнула мама. 
— Я педиклёза не просил, — взревел я. — Только — вшей. Это Витька напутал! 
Но за скрежетом ножниц меня не было слышно. 
Мама причитала, мыльно-керосиновая эмульсия жгла, уксусные ополаскивания щипали. Я выл, стоя на коленях перед ведром, и клялся: 
— Никогда! Больше никогда не буду смотреть на голых тётенек! 
Клятвы — вещь ненадёжная.

(С)Эдуард Резник

Источник: man-and-woman.mirtesen.ru

Источник: newsland.com